Моцарт в Праге. Том 2. Перевод Лидии Гончаровой - Карел Коваль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Всё снова так и будет, Амадей! Остался бы ты у нас, парень. Я говорил тебе тогда, не уезжай, ты помнишь?» – Душек отечески положил руку на Моцартово плечо и заглянул ему прямо в глаза, ожидая ответа.
«Как не помнить! Но ведь и ты, наверно, помнишь, что я тогда ответил, помнишь?»
Душек только кивал головой.
«То же самое я скажу и теперь, Франтишек. Мои Пражане меня понимают, здесь для меня всё ясно, но я должен завоевать своё место в Вене всем интригам и трудностям наперекор».
«А зачем тогда едешь в Берлин?»
«Меня заинтересовало предложение Лихновского, какой-то отзвук детства. Весенний зов на волю, когда мы с папенькой выезжали из Зальцбурга то в Италию, то во Францию и Англию. Боже мой, уже и не верится, что всё это происходило на самом деле, вспоминаю как сказку».
Моцарт замолчал, взгляд его был устремлён куда-то вдаль, он видел себя в лазурной солнечной Италии, вот он склонился к цветам.…Да это всё фиалки! Они почти завяли и издавали сильный запах, точно вобрали в себя все запахи весны.
– 4 —
Душек молчал, он понимал Амадея. Ждал, когда тот сам заговорит. Он тоже чувствовал запах фиалок, и мягкая улыбка бродила по его губам. Неожиданно Амадей резко обернулся:
«Я ещё не бывал в Берлине, тоже, как и в Лейпциге у Баха. Жаль, что нельзя с Бахом встретиться. Я в детские и юношеские годы был знаком с композиторами всей Европы, только Бах был в стороне на севере. Один, ни о чём не просил, сочинял себе по зову сердца, притом, что вокруг него распевали итальянские сирены. Они заманили всех его сыновей, но не смогли разрушить его собственную обитель».
«Всё правильно, Амадей, но вспомни слова папеньки!»
«Ты имеешь в виду цифры?»
«Ну да, ведь ты прекрасный математик, некоторые называют тебя математической шкатулкой».
Моцарт смеётся:
«На бумаге – да, а в жизни оплата приходит чаще в виде большой похвалы вместо денег, разве что иногда подарят золотые часики».
«Ты надеешься в Берлине получить место у Прусского короля?» – Душек смотрел на Моцарта, прищурив глаза.
«Кто знает, Франтишек. Не очень-то надеюсь, но уж как случится, там видно будет. А что поделывает Гвардасони?»
Душек, почувствовав, что Моцарт уклоняется от разговора, быстро сменил тон:
«Всякий раз, когда встречает меня, он интересуется, когда ты заедешь в Прагу. Ты мог бы навестить его, Амадей. Гвардасони теперь большая фигура, руководитель всей оперы в Праге».
«А что с Бондини?»
«Захворал и хочет вернуться в Италию. Постарел, сердце пошаливает, да ещё три театра на шее, это свалит и Голиафа».
«Значит, Гвардасони теперь руководит оперой в Праге», – подытожил Моцарт.
«И так этим кичится, так возгордился, ты сразу заметишь это. Ну и пусть его, он вдвое старше меня. А вот ты у него на хорошем счету, это тебе он во многом обязан своим повышением. Не раз твои оперы спасали ему кассу. Как только дела чуть плохи, он вывешивает афишу с „Фигаро“ или с „Дон Жуаном“, и всё распродано».
Моцарт обрадовался:
«У вас продолжают играть мои оперы?»
«Говорю тебе, стоит их объявить в афише, как билеты все проданы, чего тут не понять?»
«Вот бы в Вене услышали твои слова!», – вздохнул Моцарт.
«Так что же, венцы твоим „Дон Жуаном“ не интересуются?»
«Хе-хе, – ухмыльнулся Моцарт, – они ждут приговора императора, который итальянская компания разнесёт по венским салонам, а у этих господ, скажу я тебе, на языке мёд, а в сердце яд».
Душек чувствовал, не стоит приставать к Моцарту с дальнейшими расспросами. Он заметил, как грустно опустились у друга уголки рта. Но вот маэстро допил кофе и неспешно повёл рассказ, историю «Дон Жуана» в Вене:
«Это была комедия достойная пера Мольера. Та придворная итальянская армия применяет замечательную тактику. Сначала они всё похвалят, но как только ты начинаешь поднимать голову, вставляют палки в колёса, и ты не заметишь, как уже лежишь на полу распростёртый.
Правда, император загорелся «Дон Жуаном», когда ему рассказал об опере Да Понте, но всемогущий Сальери именно в это время постарался приготовить свою новую оперу «Аксур», и я понял, что у меня начнутся проблемы, ведь Сальери большой мастер строить препятствия.
В те дни давали «L`amore costante» Чимарозы, опера не имела успеха, и это играло на руку Сальери, как говорится, лило воду на его мельницу. Так быстренько сделалось, что его «Аксур», как «freispectakel», пошёл с большой роскошной и чрезвычайной рекламой, разумеется, с императорским присутствием. И ты знаешь, что публика всегда оглядывается на Его Величество.
Когда хорошо аплодирует он, публика старается ещё больше, а император аплодировал и благодарил Сальери, о чём тот раззвонил по всей Вене. Дескать, Его Величество полюбил «Аксура». Тебе должно быть ясно, что мне пришлось ждать с премьерой «Дон Жуана», надо было дать Сальери время хорошенько и как следует обсосать свою кость.
Моя партитура была уже расписана, я начал разучивать партии с певцами, но с датой постановки оперы не спешили. Певцы кривили физиономии, я чувствовал, что приближаются бои. Ты знаешь итальянских примадонн. Сальери повязан с ними одной верёвкой – заговором против меня.
Первой пришла Кавальери, донна Эльвира. Она недовольна своей партией. Так и заявила, чтобы я написал для неё новую большую арию. Что мне было делать? – Написал. А назавтра пришёл дон Оттавио, синьор Морелла, тоже недоволен, нужна другая ария.
Следом прискакали Церлинка с Лепорелло, им нужно что-нибудь, чтобы хватало венцев за сердце, и ещё новый дуэт, чтобы все были довольны.
И это ещё не всё, Франтишек. Пришлось ещё кое-что изменить: сократить финальный секстет. И это разозлило меня больше всего. Видишь, на что я только ни пошёл, чтобы довести «Дон Жуана» до исполнения на подмостках Вены.
А император, распорядившись не откладывать премьеру, сам отправился на войну с турками, и я остался один на один с неприятелями-невидимками».
«Что же, император вообще не слышал „Дон Жуана“?»
«Услышал, но только в декабре. Премьера состоялась седьмого мая, когда Его Величество был на войне. Вернулся в Вену он пятого декабря, замученный малярией и кашлем, но всё же через десять дней высказал пожелание послушать „Дон Жуана“, и случилось это пятнадцатого декабря»
«И что сказал?»
«Он вообще со мной не говорил».
«Как это?»
«Я не хотел его беспокоить, так как видел, ему очень плохо, а то, что он сказал про оперу, мне доложили».
«Кто и что говорил?»
«Вездесущий Да Понте передал мне слова императора. Вот дословно, такую критику не забудешь: «Опера божественная, скорее всего даже красивее, чем «Фигаро», но эта пища не по зубам моим венцам». – Моцарт засмеялся:
«Я чувствовал, что он и сам вряд ли смог её проглотить, ведь он не ходил на репетиции, как это было с „Фигаро“, когда он помогал мне воевать с итальянцами».
«И что ты ответил на императорскую критику?»
«Что венцам надо дать время вырастить зубы. Я знал, что Да Понте повторит мои слова во всех салонах, и что их в хорошей сервировке подадут Его Величеству».
«И что же, донесли?»
«Конечно, будто ты не знаешь Вену. Я тогда понял, по «Дон Жуану» случился простой отзвон. Играли его пятнадцатого декабря 1788 года, после критики императора и моего высказывания опера просто исчезла в преисподне.
Чёрт, наверно, его взял, моего «Дон Жуана», хотя понятно, это был Сальери с его итальянскими примадоннами. Сегодня уже десятое апреля 1789-го».
Напольные часы прозвонили два раза, половина четвёртого.
Душек вскочил стремительно:
«Прости, Амадей, я должен уходить, меня в четыре ждут у графини Кинской».
«И ты прости, Франтишек, что я тебя так долго задержал, это всё „Дон Жуан“. Мне хотелось бы повидать Гвардасони, поеду с тобой, если ты не против, подвези меня».
«Доставишь мне превеликое удовольствие».
Попрощавшись с шёнборнским обществом, друзья покинули дворец и уселись в карету.
«Конечно, хотелось бы повидать Канала и Пахту, но я не уверен, что застану их дома. Когда они узнают, что я приезжал, передай им привет, и чтоб не сердились».
«Обязательно передам. Оба они имеют слабость к тебе, и им будет приятно получить твой привет. А какие планы на вечер?»
«Встречаюсь с князем Лихновским в шесть».
«Может, придёте к нам на ужин? Пригласи князя от моего имени, скажи, что почту за большую честь принять его. Будут Кухарж с Праупнером, приятно проведём время. Вы когда отъезжаете?»
«Князь говорил, часов в девять».
«Ну, так приходите к половине седьмого, от „Единорога“ к нам два шага. В карете это займёт две минуты. И прямо от нас двинетесь на Драждьяны. Предложи ему это, Амадей, пожалуйста, ладно?»
